Стрелецкий бунт. Роман - Вера Гривина

Патриарх выпучил на нее глаза, показывая своим видом, что ни сном, ни духом не ведает, о чем идет речь.

– Кою государеву волю я нарушил?

– Почто ты приводишь людей к крестному целованию меньшому из царевичей, Петру, в обход царевича Ивана? Помнится, царь Федор такой воли не изъявлял!

В сенях наступила гробовая тишина. Присутствующие смотрели на царевну – кто с осуждением, кто с недоумением, а кое-кто и с явным восхищением.

– С огнем играешь, отче! – воскликнула она. – Али тебе неведомо, что народ в Москве вот-вот взбунтуется?

– Ну, пошумит малость чернь – не впервой, – вмешался Языков. – Чай, такое уже бывало…

Софья так на него посмотрела, что он поперхнулся и закашлялся.

– Я не с тобой, Ивашка, толкую! – рявкнула она. – Кто ты есть, чтобы в нашу с патриархом беседу встревать? Поднялся из ничтожества и стал боярином, милостью государя Федора Алексеевича, а теперь память его предаешь, холоп! Будет тебе еще наказание Божье за твою измену!

Побледневший Языков спрятался за братьев Лихачевых.

«Еще два иуды! – подумала со злостью Софья. – Никому Федор не доверял так, как Лихачевым. Чтоб им сгинуть вместе с Языковым!»

Она опять обратилась к патриарху:

– Молю тебя, отче, останови крестное целование. Надобно собрать Земский собор – пущай он и решит, кому сидеть на царстве, Ивану али Петру.

– Все уже свершилось! – решительно возразил ей Иоаким. – Петр Алексеевич наречен на царство!

Он проследовал со своей свитой мимо царевен.

– Пойдем отсель, Софьюшка, – печально сказала Татьяна Михайловна.

Софья окинула продолжительным взглядом поредевшую толпу царедворцев. На глаза ей попался смущенный князь Василий Васильевич Голицын.

«Неужто и он в стане наших врагов? Ему-то уж точно не стоит ждать добра от Матвеева. Артамон, как слышно, не терпит соперников».

– А где родич наш, Иван Михайлович Милославский? – тихо спросила Софья у топчущегося поблизости священника.

– Он утек из Кремля, когда началось крестное целование, – ответила тот еще тише.

– Пойдем, Софьюшка, – повторила Татьяна Михайловна.

Направляясь к себе, царевны встретили по дороге князя Черкасского. Он сразу понял, что разговор с патриархом не получился.

– Значит, царем у нас будет Петр Алексеевич, – пробормотал князь.

Его слова вывели Софью из себя.

– Да, он будет царствовать над нами! – накинулась она на Черкасского, словно это он был главным виновником произошедшего. – Давайте, празднуйте! Радуйтесь своей измене, иуды! Вы же почитай все, когда наш батюшка-государь преставился, за Федора Алексеевича горой стояли! Чем же вам теперь царевич Иван Алексеевич не угодил?

Князь смущенно развел руками.

– О чем ты, царевна? По мне так пущай был бы Иван Алексеевич! Но у других бояр мнение таково, что он долго не проживет, а царем все одно станет Петр.

– Сколько царевич Иван проживет, одному Богу ведомо, – ответила Софья. – А вы, бояре, еще пожалеете о своем малодушии. Не пришлось бы и вам, и нашему духовному отцу раскаяться в своем выборе!

Она еще раз окинула князя полным презрения взглядом и стремительно направилась прочь. Татьяна Михайловна с трудом поспевала за племянницей.

Глава 3

В «Разгуляе»

У ручья Чечорка, рядом с Елоховым мостом и Немецкой слободой находился известный во всей Москве кабак, который в народе красноречиво называли «Разгуляем». В этом питейном заведении сутками толпился народ. За одними столами сидели дьяки и мастеровые, дворяне и крестьяне, дети боярские и безродные ярыжки14. Порой в кабак забредали слободские или сельские попы – кто-то из них удовлетворялся одной чаркой, а кто-то напивался до безобразия. Наведывались в «Разгуляй» и важные бояре, когда у них возникала потребность гульнуть, забыв о приличиях. Даже обитатели Немецкой слободы, хотя и брезгливо морщились при упоминании о шумном и грязном шинке, тем не менее нередко посещали его. Но самыми частыми гостями «Разгуляя» были стрельцы и солдаты, приносившие кабатчику основной доход.

Вечером 5 мая в заставленном столами помещении висела смрадная мгла от чада, исходящего из кухни, и от дыма, испускаемого курящими трубки чужеземцами. Слышалась громкая брань, порядком набравшийся ярыжка пытался петь песню, но забывал слова, а мрачный мужичок наигрывал на свирели. Среди заполнивших кабак мужчин вертелись растрепанные женщины в непристойных одеждах. Служивые то щипали бабенок, то подзывали к себе, чтобы вместе выпить.

– Эй, Ульянка! – окликнул один из стрельцов чернявую красотку с пышными бедрами.

– Чего тебе? – не очень любезно отозвалась она.

– Полюбила бы ты меня, – предложил он.

Женщина хмыкнула:

– Даром что ли? У вашего брата, служивого, с деньгами нынче худо.

– Худо, – согласился со вздохом ее ухажер. – Отколь взяться у нас деньгам, ежели нам жалованья не платят.

В кабак вошел статный красавец лет около тридцати пяти, в коротком пепельного цвета кафтане, небрежно наброшенной на плечи, отороченной лисьим мехом ферязи15 и сдвинутой набок высокой шапке. За этим видным собой мужчиной следовал молодой, долговязый стрелец в красном кафтане и серой шапке.

Появление новых посетителей не осталось незамеченным. Со своего места поднялся тонкогубый, кривоносый стрелец в зеленом кафтане.

– Мое почтение Федору Леонтьевичу Шакловитому!

Статный красавец Федор Леонтьевич Шакловитый был сыном боярским родом с брянщины и служил дьяком в Разрядном приказе.

– Здравствуй, Цыклер! – откликнулся Шакловитый.

Цыклер имел чин стрелецкого капитана, в просторечье – сотника. Его отец, уроженец Пруссии, прибыл в Москву за лучшей долей, принял православие, женился на русской, однако мало чего сумел выслужить.

– Давненько тебя не было видно, – добавил Цыклер.

Шакловитый недоверчиво хмыкнул:

– А ты никак по мне соскучился?

– Почто же не соскучиться по умному человеку? С тобой завсегда приятно потолковать.

«Врешь ты, немецкая твоя душонка, – подумал Федор. – Но лесть все одно приятна».

– Некогда мне было шататься по кабакам, – сказал он. – Перед Рождеством я жену схоронил, царствие ей небесное. Да и по службе мне нынешней зимой пришлось немало потрудиться: ты, поди, слыхал о составлении родословной книги. А уж когда благолепный государь Федор Алексеевич, упокой его, Господи, совсем занемог, нашему брату, служилому человеку, и вовсе стало не до гулянок. Вот токмо нынче я решил проветриться да Ефима Гладкого, – кивнул Федор на сопровождавшего его стрельца, – с собой позвал.

Шакловитый говорил спокойным голосом. Даже о смерти жены он упомянул, как о чем-то обычном и будничном. Было понятно, что ему ее ничуть не жаль. Федор в душе даже чувствовал облегчение, оттого что избавился от той, на которой женился лишь, потому что мужчине полагалось иметь семью, и которая, не родив мужу детей, порядком успела ему надоесть.

Кабацкий слуга принес новым посетителям сулею16 с водкой, чарки и блюдо с пирогами.

– Чего там в Кремле творится? – поинтересовался Цыклер, когда все выпили и закусили.

– А тебе будто неведомо? – отозвался Шакловитый. – Чай, ты сам в Кремле бываешь.

– Бываю, вестимо. Но мы, стрельцы, не вхожи туда, где дозволено бывать вам, дьякам. Мне вон не довелось попасть на похороны государя Федора Алексеевич, а ты, как слышно, стоял у его гроба.

Шакловитый кивнул.

– Стоял в заднем ряду.

– А правду люди бают, – подал голос коренастый и вислоухий стрелец в желтом кафтане и серой шапке, – будто царевна Софья Алексеевна шум подняла? Вроде бы она винила Нарышкиных в том, что они зельем царя извели…

– Не возводи на царевну напраслину, Ларион! – прервал его Шакловитый. – Не шумела она, а вела себя вполне достойно.

Он вспомнил, что на самом деле происходило на похоронах царя Федора Алексеевича. Уж если, кто и вел себя там неподобающим образом так это Наталья Кирилловна и ее родственники Нарышкины – это они, не дождавшись отпевания, собрались покинуть Успенский собор и увести с собой малолетнего царя Петра. В возникшей ситуации Софья вовсе не поднимала крика (не могла она себе позволить шуметь на похоронах брата), а тихим голосом упрекнула мачеху за неуважение к покойному государю.

– Дите голодное и стоять устало! – прошипела Наталья Кирилловна.

– Покойный пущай себе лежит, а царь живой, – дерзко усмехнулся Иван Нарышкин.

Это было столь вызывающе, что даже патриарх не сдержался и укоризненно покачал головой. Однако родственники царицы все-таки ушли вместе с ней самой и юным царем.

Но обо всем этом Шакловитый сейчас не стал рассказывать.

– Царевна Софья Алексеевна вела себя вовсе не так, как полагается, – вмешался щербатый стрелец в такой же, как и Ларион, форменной одежде. – Ей нельзя свой лик народу показывать, а она нарушила старинный обычай.